Глава 27. Живые шахматы

Хозяин занял свое место в Почетной ложе первым. Трибуны приветствовали его громкими криками, а он потирал маленькие розовые ладошки: все шло по его плану, больному и коварному плану, рожденному в Семилуках три месяца назад и тщательно подготовленному его соратниками и верными помощниками. Он знал: в толпе полно его шпионов, даже в секторе валькирий были его девочки из Семилук, умело замаскированные под грозных воительниц. Кругом были его люди.

Его люди были не только на Стадионе, и он очень, очень, очень, очень, очень ждал от них сигнала. «Часа через четыре», – подумал он и принялся разглядывать входивших на Стадион гостей, надеясь увидеть среди них Германа. Но Германа пока не было. Вот уже и ложа начала заполняться лидерами локаций и их сопровождающими. Хозяин протянул руку подошедшему Чернову.
– С блестящей победой вас, генерал!
– С сегодняшней или вчерашней? – съязвил Чернов, не подавая руки.
– Ну, сегодня еще не вечер… Я бы купил вашего гладиатора. Как там его, Смерд, кажется?
– Мои солдаты не продаются.
– Все продается, товарищ генерал, все.
Хозяин ухмыльнулся и бросил взгляд на сиденье Птицелова – кнопка, о которой он узнал еще вчера, не давала ему покоя, но он никак не мог придумать ей применение, если что…
– Но придумано гениально, – сказал он, имея в виду кнопку.
– Да, мы месяц со Смердом отрабатывали тот прием. Домашняя заготовка, – ответил ничего не подозревающий Че.
«Дурак ты, генерал!» – подумал Хозяин и погрузился в раздумья.
Когда ложа заполнилась почетными гостями, прозвучал гонг, оповещающий об открытии второго дня Игр. Второй день начался с легкоатлетических состязаний, эстафета перешла к более зрелищному метанию копья по живой цели, потом выступили лучники, а победили, конечно же, подготовленные Германом стрелки из небоскреба «Мелодия». Но все с нетерпением ожидали шахмат…
После полуденного перерыва Птицелов снова выступил с торжественной речью, завершив свой спич приветствием «живых шахматистов». Под безудержные овации трибун на поле с четырех сторон стали выходить участники команд, не было только представителей Ликерки, отказавшейся участвовать в жестокой схватке за право лидерства в Черноземье. Это решение Совета старейшин значительно облегчило правила игры, так как пять команд в «квадрат» никак не вписывались. Пришлось бы сражаться по олимпийской системе на вылет, а это могло бы занять несколько дней.
Свершившийся расклад 4х4 устраивал всех, и игра обещала быть более чем зрелищной. Последней стала появляться на поле команда ходоков.
– Се-ми-лу-ки! – начали скандировать трибуны, как вдруг…
Трибуны разом охнули и замерли. Молчание продолжалось несколько секунд, пока до всех не дошло: это никакой не обман, не мираж, не фокус. В команде Семилук в роли короля вышел безоружный громадный юми. Его вели на цепях два «офицера», вооруженные обрезами. Или два «слона», кому как нравится. Юми, покачиваясь, дошел до шеренги ходоков и занял свое место по центру. Все были в шоке и недоумении. По рядам прокатился тревожный гул. Юми зашмыгал носом и стал принюхиваться, почувствовав что-то свое, непонятное людям.
Хозяин подошел к микрофону. На него никто не обращал внимания, тогда Хозяин постучал пальцами по микрофону и, когда прибавили звук, сказал:
– Хочу представить несравненного костолома из племени юми! Его имя – Спартак! Да здравствует Спартак! – перешел на визг Хозяин.
Трибуны ожили.
– Спартак! – крикнул кто-то.
– Ура Спартаку! – подхватил семилукский сектор.
И через миг весь Стадион в едином порыве кричал:
«Спартак! Спартак! Спартак!»
Юми продолжал шмыгать носом и хаотично осматриваться – где-то рядом, здесь и сейчас, на Стадионе, он чувствовал своих. Где?
Гамлет потянулся к рюкзаку за черными солнцезащитными очками, подаренными ему генералом в «Мелодии». Сейчас в очках ему было привычнее, и не только из-за палящего июньского солнца. Сквозь вой трибун он услышал с поля другой крик – вопрошающий и неуверенный. Гамлет присмотрелся – так и есть, это кричал юми. Вскоре его крик стал громче и надломней, вопросительные нотки исчезли, а через несколько мгновений юми уже перекрикивал толпу. Сжав могучие кулаки и задрав мускулистые руки, испещренные шрамами, к небу, Спартак продолжал блуждать взглядом по стадиону, греметь цепями и истово вопить одно только слово. Или имя. И его услышали.
– Джумла! – громогласно орал юми. – Джумла!
Он тряс кулаками, и раскатистый голос его становился все страшнее и страшнее:
– Джу-у-у-умла! Джумла!
Трибуны подхватили его крик, и Стадион начал сотрясаться. Тысячи голосов, ведомые диким ревом монстра-короля, повинуясь какой-то чудовищной амплитуде, стали расшатывать крепления и стены, Южная трибуна треснула, но выдержала и не развалилась. Панику удалось унять быстро, монстра успокоили спиртом. Юми залпом выпил принесенный ему ковш, утер голой рукой губы цвета индиго и вроде как успокоился. Во всяком случае – внешне. На трибунах стало меньше шума.
Птицелов извинился перед народом за этот эксцесс и призвал всех к порядку. Потом взмахнул рукой и дал команду игрокам занять свои клетки на большом шахматном поле, расчерченном желтым и черным 10 на 10 клеток, в отличие от стандартных 8 на 8. В каждой команде было по 14 игроков, из них – шесть пешек, вооруженных лишь щитами и ножами. Остальные «фигуры» соответствовали традиционным шахматам: ферзи были вооружены лучше других, ладьям разрешалось стрелять не только из луков, но и обрезов с ограничением до пяти выстрелов, слоны были с копьями, луками и мечами, кони – тоже, но двигались ограниченно (во время перемещения по клеткам стрелять им было запрещено, только обороняться). На свободных восьми клетках – по углам, сбоку от команд – хранилось дополнительное вооружение в виде цепей, ножей, стрел, монтировок, а в четырех углах, замыкающих квадрат, лежало по бензопиле. Королям давалось право пользоваться рычагом, но лишь один раз.
Были и другие правила, менее значимые. Нарушителей суровые рефери тотчас должны были выводить из игры, что означало поражение команды и позор всей локации. Было и еще одно правило – Правило гуманизма, как называли его орги: почувствовав приближение смерти (или попросту струсив), каждый игрок мог выйти или выползти из своего квадрата и сдаться, ему даровалась пощада, но команду все равно отстраняли от игры.
Когда игроки были готовы, снова раздался гонг, означающий начало боев! Фигуры Чернова сгруппировались, пешки прикрыли большими щитами стоящих за их спинами товарищей. Со стороны ходоков раздался боевой клич:
– Мочим валькирий!
И в грозных прекрасных воительниц полетели копья и стрелы. Две девушки упали. Прикрываясь щитами, валькирии прятались в окопах и за бочками, но к ходокам присоединились «динамовцы», спонтанно набросившись на слабейшего.
– Валькирий вышибут из квадратов, а у Динамо и Семилук кончатся стрелы. Мы уже победили! – шепнул Чернов медсестре Марии.
– Ошибаешься, генерал, – услышал его Каган. – Мои что-то не по плану начали. Но заметь, девки умело держат удар, даже вон та раненая…
Он всмотрелся в театральный биноклик.
– Вот бестия, неужто Алина?!
– Каган, дай взглянуть, – подсел к нему Лучник.
Тот протянул ему бинокль. Лучник жадно схватил его и прильнул к мутным линзам. Так и есть, это была она! Появилась так же внезапно, как и тогда, у ЮВЖД. Алина лежала за бочкой недалеко от окопа, прикрываясь небольшим щитом, и свободной рукой пытаясь разорвать окровавленную ткань на ноге. К ней с двух сторон подбирались пешки, вооруженные ножами, в их движениях Лучник угадал динамовских Пауков. Понимая, что сейчас произойдет непоправимое, Герман с арбалетом наперевес ринулся к краю боевого поля. Гера проводила его ревнивым гневным взглядом, другие тоже заметили порыв Лучника. Охрана бросилась к нему и, когда до Лучника оставалось меньше десяти шагов, обнажила мечи. Заметили рывок Лучника и пауки. Встретившись с ним взглядом, они на мгновение замерли. Этого мгновения хватило, чтобы Лучник, покачав головой из стороны в сторону, остановил их стремительную атаку.
Подоспевшей охране не пришлось применять оружие, Лучник уже пятился назад, показывая, что он в норме. Алина, получив полуминутную передышку, отползла подальше от линии атаки и спряталась в окопе. Пауки, кардинально поменяв курс, начали атаку на ближайшую пешку «Мелодии». Поднявшись на свое место, Лучник увидел несколько косых взглядов, от мужчин и женщин, однако вопроса ему никто не задал.
Ходоки наседали, «Мелодия» выжидала, и пока не прозвучало ни одного огнестрела. Кто же выстрелит первым? В дальнем от ложи углу пошла первая рукопашная: в стычке сошлись две пешки «динамовцев» и ладья Чернова. Пешки атаковали ладью длинными цепями, вдруг неожиданно из-за их спин в воздухе пронеслось лассо и попало точно на голову солдату из «Мелодии». Ладья схватилась за веревку, но петля уже туго сжала горло – солдат упал, и его потащили на «территорию» динамовцев. На самой границе он попытался выстрелить из обреза, но ему не дали воспользоваться ни одной из пяти разрешенных пуль. Обрез оказался у пешки, другая пешка вонзила меч прямо в сердце солдата. Страсти начали накаляться – не прошло и получаса, а уже три трупа!
Спартак-юми на радость зрителей вытворял на поле невиданные чудеса ловкости и сноровки: пьяный, ловил он летящие в него копья, отбивал стрелы, но то, что он придумал с землей, стоя на черном квадрате, удивило и привело в восторг всех без исключения. Юми просто помочился на рыхлый чернозем и начал лепить из него «снежки». То ли это была домашняя заготовка Хозяина, то ли юми додумался до этого сам, но факт есть факт: одной такой черной лепешкой Спартак подбил целящегося в ферзя валькирий «динамовца», а другим покалечил саму валькирию, метнувшую дротик в коня-ходока. Несмотря на то, что Спартаку кричали «Не трогай рычаг», он дернул его, в тот же миг под землю провалилась своя же ладья. Ходоки закричали на него, он огрызнулся, секундной заминкой воспользовались валькирии и град стрел обрушился на неготовых к такому раскладу ходоков. Двое упали замертво, одна стрела вонзилась в мускулистое, поросшее густой шерстью плечо юми. Он вырвал стрелу и бросился на валькирий, но мощная тяжелая цепь не дала ему вырваться за черный квадрат.
– Справа! – завопил кто-то из семилукских бойцов.
Конь и ладья подзабытых солдат Чернова вторглись в пределы ходоков, успешно отбиваясь от пешек противника. Ладья достала обрез и сделала первый выстрел в игре. В тот же миг кто-то из королей дернул свой рычаг, и на территории Чернова прогремел мощный взрыв, разорвав на части слона и ранив короля, сидящего в окопе, и притаившегося за бочкой коня. Забрызганный кровью своего товарища король «Мелодии» скорчился от боли, ему на помощь бросился ферзь и начал перетягивать жгутом его раненую ногу. Валькирии пальнули из стволов, но тут случилось страшное. Семилукский ферзь в окружении пешек добрался до центра поля и сделал прицельный выстрел из карабина – самая главная фигура валькирий покачнулась, ее подхватили подруги. Ферзь сделал еще выстрел, еще и еще. Изрешеченное пулями тело валькирии вынесли за пределы «шахматной доски». Прозвучал гонг, призывающий к прекращению огня.
– Перерыв на два часа! – объявил в микрофон вспотевший от жары и жуткого зрелища Птицелов. – Команды остаются на занятых позициях, валькириям сложить оружие на своих клетках и покинуть поле.
Когда девушки подобрали раненых и со слезами на глазах исчезли со Стадиона, Герман облегченно вздохнул, отдав бинокль Кагану:
– Она жива.
– Кто она? – поинтересовался Хава, протягивая Герману флягу со спиртом.
Герман решительно отказался от угощения и ответил:
– Алина. Таинственная девушка, подарившая мне жизнь.
– Мама твоя? – заржал Хава.
Герман покачал головой, но все же улыбнулся: да и как на этого квадратного татуированного маньяка можно было реагировать по-другому? Разве можно на него обижаться? Он понял, насколько ему за это время стал близок Хава. Герман благодарно пожал его руку и поднялся с места.
Марта и Анна тоже поднялись со своего роскошного ложа и в сопровождении мускулистых девиц отправились в раздевалку поверженных валькирий.
– Пойду, прогуляюсь, – глядя на них, сказал Герман.
– Телохранитель не нужен?
– Нет, – Герман извлек из рюкзака жестянку, насыпал пригоршню «коричневой чумы» и разом опрокинул ее в рот. – Рюкзак посторожишь?
Не дожидаясь ответа, он бросил его Хаве, сунув жестянку в боковой карман куртки, поморщился от принятого кофе и начал спускаться к беговой дорожке. Хава надел рюкзак и побежал вслед за Германом – ложа ему порядком наскучила.
Изнуренные команды отдыхали в своих квадратах. К ним разрешили подойти врачам с Ликерки, оказать первую помощь. Бойцам было запрещено покидать свои клетки, поэтому каждый из них, превозмогая жажду и боль, по цепочке передавал свой вопрос королю и ферзю, которые совместно отвечали за стратегию и тактику боя. Соседние фигуры передавали вопросы дальше, те еще дальше, и от предводителей отфутболивались ответы.
«Сколько осталось огнестрельного оружия?»
«Что будем делать дальше?»
«Работает ли наш рычаг?»
«Семь единиц»…
«Обороняемся»…
«Да»…
Нельзя было, чтобы эти и другие вопросы-ответы услыхали соперники, поэтому по цепи передавалось все тихо, почти шепотом, и оттого на поле стоял странный шорох, будто ветер ворошит осеннюю листву.
Юми сидел и смотрел в одну точку. Неподвижно, не шевелясь, не замечая палящих солнечных лучей и нервозности ходоков. Он глядел в оконный проем под Восточной трибуной, откуда точно таким же взглядом из-за решетки смотрел на Спартака двенадцатилетний мальчик. Мальчик смотрел и понимал, что мир для него становится чужим. А то чудовище в черном квадрате – его единственная родная душа, которая, может, об этом даже и не догадывается. Он смотрел и не понимал, что означает этот упорный звериный взгляд. Он не понимал, почему начинал звереть сам…
Герман шел по беговой дорожке вдоль Западной трибуны, когда-то она называлась Центральной.
– Я с тобой! – окликнул его Хава.
– Я даже не знаю, куда иду, – невесело отозвался Герман. – К Алине меня не пустят, жива – уже хорошо. Может, встретим кого-нибудь? Я вот, например, сильно соскучился по деду Мухомору с Динамо, по Октябрям… Жаль, что их нет здесь.
– Я тоже кое по ком очень соскучился, – квадратный замер, как вкопанный.
Прямо напротив него, трусливо отводя взгляд, в первом ряду сидел зять прокурора. Тот самый! В оранжевой майке с серой надписью «Rock off». Из-за него Хаве пришлось «стать» серийным убийцей, очередным Чикатило… Без сомнения, прокурорский зять узнал квадратного, и теперь понимал, что его может ожидать. Он отвел затравленный взгляд в сторону.
– Эй ты, чудило! – проревел Хава. – Я к тебе обращаюсь! Или ты меня забыл?
В это мгновенье вокруг Хавы с Лучником образовалось кольцо вооруженных до зубов охранников.
– Тихо, тихо, мужики, я правил нарушать не буду, перемирие есть перемирие, – угрожающе произнес Хава.
Он поднял правую руку и, глядя в упор на жертву, большим пальцем правой руки провел по своему горлу – мол, тебе конец. От этого жеста даже Лучнику стало не по себе. Взяв Хаву под руку, Лучник повел его к выходу.
– Куда ты меня тащишь!? В конце концов, я уже успокоился, – возмущался Хава, оказавшись вне пределов Стадиона.
– Пойдем, подышим немного, – Лучник устремился к одному из домов.
Хава неохотно последовал за ним. Скоро Лучник остановился и замер. На секунду ему показалось, что возле подъезда, метрах в ста от них, он увидел Эда – человека, с которым он был знаком когда-то давно, очень давно, и которого считал своим лучшим другом. Человека, по стечению обстоятельств умер для Лучника много лет назад. Или Лучник умер для Эда…
Человек поднял руку вверх, как будто хотел привлечь к себе внимание, и исчез в ближайшем подъезде.
– Что, кореша увидел? – спросил Хава, глядя на остолбеневшего Лучника.
– И да, и нет…
– Что это значит? Ясность должна быть – как в черном и белом, я вот своего мудилу встретил сегодня, так у меня смысл жизни появился… Я ведь не упущу его!
Лучник, не дослушав Хаву, медленно пошел к тому подъезду. Подойдя к нему, Герман ощутил, как ноги становятся ватными, он вспомнил Эдуарда, вспомнил момент жизни, который вспоминать совсем не хотелось. Впервые за долгое время Лучник ощутил даже страх, страх перед человеком, которого он долгое время считал мертвым. И вспомнил Элен с Ликерки: «А ты не боишься?»
– Ну, что задумался? – нагнал его Хава.
– Ничего. Ты здесь постой, – приказал Лучник и вошел в полумрак подъезда.
Хава подождал пять минут и шагнул за Лучником. Войдя в подъезд, Хава, хлебнувший тюремной жизни, был удивлен картиной, которая предстала перед его глазами. В полумраке, прислонившись спиной к стене, сидел Лучник и повторял одну и туже фразу:
– Не может он быть живым… Не живой он… Не живой.
Напротив него на довольно толстой цепи свисал с потолка охотничий капкан. Острые зубы капкана сомкнулись мертвой хваткой на шее пластиковой куклы. Кукла сама по себе была ужасна – у нее отсутствовали руки и глаза, а ножки были нелепо выгнуты в разные стороны. На животе куклы виднелась черная надпись – «ГЕРА». Хава громко закашлял, Лучник очнулся. Он встал, щелкнул пальцами рук и, подойдя к капкану, резко дернул его.
– Вот это правильно, такую вещь кто-то тебе оставил… Это же целое состояние, – забормотал Хава, поднимая обезглавленную капканом куклу. – Гера… Это та рыжая баба типа?
– Нет… Гера – это я в прошлом… Герман, Гера, так называли меня друзья когда-то очень-очень давно… Хава, нам пора, здесь теперь небезопасно, наверное!
– Не смеши меня! Ты знаешь место, где сейчас безопасно? Ладно, я и не против. Пойдем, может, попадется кто без охраны, – Хава встал в боевую стойку и сделал несколько ударов по невидимому противнику.
Но увидев, что Лучник не реагирует на его позерство, похлопал его по плечу и первым двинулся в сторону Стадиона.
Перерыв все еще продолжался, но что-то было не так. Именно сейчас. Именно здесь. Здесь и сейчас! В воздухе пахло грозой и чем-то еще. Предательством? Ложью? Адом!
Лучник обратил внимание, что входные ворота охраняют совсем другие люди, не те, что были час назад. Хава и Лучник беспрепятственно вошли на Стадион, проследовали по беговой дорожке к почетной ложе. Лучник толкнул Хаву, указывая на двух незнакомцев-арабов: раньше их здесь не было. Хава, высматривая своего знакомого, не обратил на жест Лучника ровным счетом никакого внимания.
– Исчез, сука!
В ложе друзья поклоном поприветствовали присутствующих. Им ответили сухими кивками, некоторые даже не повернули головы. «Странно, – подумал Лучник, а через секунду, поймав встревоженный взгляд Геры, понял: «Здесь что-то случилось!» Пока их не было, что-то произошло. Под прицелами глаз новых охранников он шепнул Хаве:
– Не понимаю…
– Давление, наверно, сегодня будет, у меня голова с утра трещала, а это не к добру, – сказал Хава и потер виски. – Да и ты вроде кофе глотанул…
– Я не об этом, ты вокруг посмотри, – Лучник не успел договорить; охрана в ложе быстро перегруппировалась, и короткие сарацинские мечи, опущенные на плечи лидеров группировок, засверкали на солнце всеми оттенками холодного металла. Лучник и Хава замерли.
Хозяин поднялся и жестом приказал поднести микрофон. Когда микрофон оказался в его руке, Хозяин шмыгнул носом и, вознеся к небесам бейсбольную биту, заговорил.
– Друзья! – начал он. – Сегодня великий день, который каждый из нас запомнит. День, в котором есть место подвигу и славе, предательству и измене, свободе, равенству, братству и… рабству! В этот день великих Игр вы как никогда нуждаетесь в защите и отеческой любви единственного вождя этих земель! Я – ваша надежда и опора, я – ваш господин и слуга!
Стадион непонимающе молчал, воины, собравшиеся в шахматных квадратах, молча взирали на происходящее. Юми сидел все в той же позе, лишь взгляд его был направлен теперь на Хозяина. Хозяин повернулся к лидерам и продолжил:
– Сегодня вершится судьба всего человечества, – он окинул напыщенным взглядом Стадион и заорал. – Я смог остановить Давление. Давления больше нет!
Трибуны безмолвствовали. Сидящий на «востоке» дед Мухомор тихонько шепнул соседу:
– Да его и не было никогда, я всегда это утверждал.
Сосед перевел изумленный взгляд с Хозяина на Мухомора:
– Нет?
– Нет, – подтвердил Мухомор, не видящий с трибуны, что происходит в почетной ложе; не видели этого и другие зрители. – Молодец Хозяин, в точку попал.
– Нет, – закричал сосед Мухомора. – Давления больше нет!
– Давления больше нет! – подхватили его другие болельщики, и вскоре по Стадиону пошла «волна», как в былые времена на футбольных матчах.
Стадион не прекращал скандировать:
– Давления больше нет!
Хозяин с битой в руке удовлетворенно смотрел на трибуны.
В это время в центральные ворота Стадиона вошли несколько ходоков. На своих плечах они несли звонаря, одетого в черную тунику. Голова его была спрятана в черном капюшоне. Ропот пошел по Стадиону, люди не верили своим глазам. Изнуренные шахматные фигуры расступились. Ходоки прошествовали мимо неподвижно сидящего юми и, добравшись до центра поля, небрежно бросили звонаря в черную клетку. Тот бесполезной тряпичной куклой упал в сухой чернозем.
– Давления больше нет! – снова заорал в микрофон Хозяин.
Стадион, как большое сторылое чудовище, снова ожил и подхватил дикий вопль маленького пухлого человечка в роскошном бархатном халате. Самом роскошном из всех, что он носил.
– Давления нет! – неслось со всех сторон.
И вдруг, наперекор восторженному экстазу толпы, зазвонил Колокол.
Он гремел не с той Башни, откуда уже лет двадцать оповещал выживших о надвигающемся Давлении. Он гремел со стороны разрушенного «Детского мира», от Галереи Чужого, с пересечения Кольцовской и Плехановской. Звонил, предупреждая Воронеж: ничего не кончилось, все только начинается…